Литография “Чрево Парижа” 10

67 000 

В указах русского царя Петра Первого есть такое выражение — «лишить живота», которое означало применить смертную казнь — лишить жизни. В бывшей языческой России, которая относительно поздно приняла христианство, живот являлся символом жизни, символом плодородия. В давние времена, когда

Всего 1 в наличии (уникальный товар)

Описание

В указах русского царя Петра Первого есть такое выражение — «лишить живота», которое означало применить смертную казнь — лишить жизни. В бывшей языческой России, которая относительно поздно приняла христианство, живот являлся символом жизни, символом плодородия.

В давние времена, когда человечество не было насквозь пропитано ложью и фальшью, люди непредвзято и благоговейно относились ко всем органам тела, включая и нижележащие живота. Один из гигантов мировой литературы, монах-писатель Франсуа Рабле в своем бессмертном творении «Гаргантюа и Пантагрюэль», отбросив маску лицемерия, вдохновенно описывает и рассуждает об испражнениях, о естественных человеческих отправлениях, создавая как бы гротескный, но в своем роде уникальный и неповторимый гимн человеческому телу и его органам

В старое время, когда человеческое сознание не было замутнено еще философией мещанской морали, человек чувствовал себя единым с Творцом и с космосом. Он не отворачивался от ужасов смерти. Понятия жизни и смерти были связаны у него воедино, и любой крестьянин в своем мудром взгляде на проявления Бога вокруг него и в нем самом мог «дать фору» любому современному болтуну с кафедры философии. Безумные празднества, сопровождающиеся пьяной обжираловкой, сменялись мрачнейшими погребальными процессиями, оглашаемыми воплями кающихся. Люди веселились на свадьбах и на рождествах для того, чтобы зачастую, из-за эпидемий и неумения бороться с болезнями, хоронить на следующий день своих близких. Смерть и жизнь шагали в ногу с людьми, и люди любили это и воспринимали как нечто естественное.

Один из продолжателей доброй французской традиции в литературе, бытописатель страстей человеческих, Эмиль Золя, в романе «Чрево Парижа» как бы воскрешает раблезианские моменты в описании средоточия жизни Парижа, знаменитого Ле Аля. Ле Аль сосредоточил в себе все. Здесь была кровь, здесь переливались всеми цветами радуги овощи, фрукты, окровавленные туши, шкуры дичи, и пестрело оперение фазанов, уток, гусей и лебедей. Громадные тушеподобные мясники носились по Чреву, взвалив на себя многопудовые мясные глыбы. Святились огнями ночные рестораны типа «Поросячьих ножек», в которых праздные гуляки и любители ночной жизни предавались священному делу Гаргантюа, для того чтобы наполнить и развеселись свое чрево, бродить по Ле Алю и глазеть на эти ожившие фламандские картины Снайдерса, повествующие о торжестве жизни над смертью. На улицах слонялись здоровенные проститутки, поджидающие, когда тушеноши, относившие свои кровавые грузы, опрокинув последний стаканчик аперитива, прихватят их в грошовый номер отеля, чтобы вкусить неких благ и от другого мяса. Тут же крутились стаями нищие – «клошары» – которым бросались ошметки со стола этой громадной кухни, именуемой «Чрево Парижа». К шести часам утра, отдавши дань Бахусу и изобильным столам ресторанов, празные гуляки — среди которых можно было увидеть и черные цилиндры аристократов, и стройные фигуры дорогостоящих парижанок — направлялись к воротам «Мезон дэ ля Сантэ», знаменитой французской тюрьмы. В шесть утра ворота открывались тюремной стражей, и публика, вдоволь наглядевшаяся крови четырехногих животных, могла насладиться зрелищем крови двуногих, ибо в шесть часов утра гильотинировали преступников, приговоренных к смертной казни. Меняются времена. Несмотря на протесты большинства французов, снесено «Чрево Парижа». Париж «лишился живота». Как считают многие французы, Париж стал мертвым. Но люди по-прежнему едят кровавые бифштексы, обжираются в «Поросячьих ножках». Отменена гильотина, но они не прочь поглазеть, как отрубают головы на экранах телевизоров. Только проститутки бессменно стоят на улицах, где когда-то стоял Ле Аль.

Мне посчастливилось застать живым «Чрево Парижа». Зная, что оно подлежит уничтожению, я провел там год, выходя в двенадцать часов ночи и возвращаясь с него в восемь утра, запечатлевая его в фотографиях и рисунках. Таких фотографий при подсчете оказалось свыше 5000. Больше всего меня интересовали тушеноши. Эти люди-гиганты, с легкостью взваливающие на себя четырехсоткилограммовую тушу, эти парижские силачи — воплощение силы и какой-то чудовищной грации. Они единственные, которым доверялось нести тело усопшего короля до усыпальницы Сан-Дени, ныне место, которое хорошо известно любителям поглазеть или воспользоваться услугами проституток. В выставке «Чрево Парижа и фантомы Ле Аля» я постарался создать свой гимн труду тушенош и показать круговорот единства жизни и смерти, смех радости и оскал смерти. (М.Шемякин)

Детали

Габариты 76 × 54 см
Автор

Наличие подписи

Страна

Год

Тираж

Материал

Размер изображения

Доступность

Уникальный товар